Книга-событие

«ГУДЯЩИЕ СТРУНЫ ПРОЗРЕНИЙ»

Звёздам не знакомо чувство боли

Им не страшен их ночной полёт.

Так с разбега окунуться в поле –

и погаснуть… Мигом всё пройдёт.

Станут сном и небыли и были,

И забудут жители Земли,

как когда-то им в ночи светили,

как себя для них дотла сожгли…

……………………………………

Звёзды сострадания не стоят.

но, быть может, в этот самый час

Я скатился тёмною звездою

На ладонь кому-нибудь из вас…

Эти строки написаны в 1990 году 20-летним поэтом. Сегодня Олегу Гальченко – 33… Первое, что захотелось по прочтении книги его стихов «Русская беда» (О. Гальченко. «Русская беда». Стихи. Петрозаводск. «Периодика», 2003.), - не эти заметки писать, а взять и просто выписать в цитаты строка за строкой чуть не полкниги, - настолько стихи говорят сами за себя, не нуждаясь ни в разъяснениях, ни в оценках, ни в рецензиях. Как можно рецензировать обнажённую боль души, открытую рану сердца, страдание и отчаяние?!

Шепотом боли Россия коверкает рот –

здесь ни на век, ни на миг

не кончалась война.

Потому ли такая страна, как моя,

Может быть чьей-то вечной

несчастной любовью.

Привет же тебе, поколения боли,

невысказанной до конца.

Осень свободы сочится столбцами газет.

В чёрную жирную грязь опадают слова

зябких предчувствий,

ещё не осознанных бед.

Поэзия О. Гальченко – поэзия страдания и боли. Исповедь бесприютной души, превращённой жестоким веком, нескончаемыми русскими бедами в кровавое месиво. В книге много стихов, написанных ещё в 88-89 годах, - на гребне «перестройки», когда многие из нас жили ожиданием некоего свежего (и даже ласкового?!) ветра перемен. Но Олега Гальченко, которому тогда было всего-то 18, несмотря на «зелёные года», как истинного, органического поэта мучили недобрые предчувствия грядущих несчастий. Юный поэт прозревал сквозь эйфорию толпы, сквозь энтузиазм уже самых первых дней «ельцинской свободы» приход новой долгой русской беды. И многое из того, что предсказывалось тогда в его стихах, увы, сбылось. Как прав был Максимилиан Волошин, когда в своей статье 1919 года «На весах поэзии» писал: «…в политической жизни народы, как актёры, играющие нутром, откликаются на текущие события страстно и слепо, безо всякого предчувствия о дальнейшем ходе пьесы. Их отношение всегда неверно: они знают свои реплики и не причастны замыслам драматурга. А поэт – это только тот, кто причастен им. Поэтому поэт обычно не является выразителем общественного чувства в самый момент переживания. Ни в слепом энтузиазме, ни в тёмном осуждении, ни в панических страстях народных – нет поэтической истины… хотя сами они являются поэтической темой…» Именно таковы отношения Олега Гальченко со своим временем, с народным ожиданием добрых перемен и скорого благополучия, со свободой, обернувшейся для многих россиян нищетой и бедой, с кратковременным слепым энтузиазмом будущих своих читателей, которые теперь, читая строки 10-летней давности, убеждаются, до чего прозорлив был юный поэт. И они благодарны ему за то, что он взял на себя, в свои кровью написанные строки – их боль, их беду.

… Боль и страдание Олега Гальченко, однако, не беспросветны. Свет радости жизни струится в каждой самой отчаянной его строке. И то тут, то там пробиваются ростки надежды:

Дайте лад оборванной струне,

может быть, она ещё жива!

Мир жестокий порою бывает

безумно прекрасен,

как осенью воздуха

долгий прохладный глоток.

Я взведённый курок над письмом в пару строк,

Жизнь бывает до жути порой хороша!

И не страшны, бессильны силы зла,

Горит в окне огонь, и в доме тесно,

и жизнь невероятно интересно,

и я – частица общего тепла.

Смейся, назло беспокойному веку!

Нам не дано его сделать иным.

Там, где нашёл человек человека,

вся суета обращается в дым.

Названию книги «Русская беда» подстать и названия ее разделов: «Русский грех», «Тропой сомнений», «В отсутствии любви», «Сигналы бедствия…» Уже слышу сетования известной части читателей: «Зачем же так мрачно, так грустно, когда народу и так тяжело?…»

Удивительное дело, но сегодня, во дни долгожданной свободы, как и в былые годы расцвета соцреализма, вновь начинают раздаваться «указания» о необходимости дозирования негатива и позитива в литературе и искусстве. Надо, как Рубальская или Вишневский, развлекать, веселить читателя, отвлекать его от излишне мрачных дум о новой долгой русской беде, о нищенской своей зарплате и прочем, а не то ведь, не дай Бог, и за дубину возьмётся…

Но таким поэтам, как Олег Гальченко, не дано творить по соцзаказу. Не могут они писать или не писать стихи в зависимости от рыночной стоимости стихотворной строки, не умеют сегодня славить КПСС, а на завтра – СПС. Для Гальченко поэзия – это судьба, подвиг души, вышнее поручение. Ибо есть знание, которое может подарить людям только поэт – через единственность своих метафор. Только поэт знает, что такое «беспамятство злой тишины», как «ненасытна даль, куда уходит последний поезд», и почему именно «нет честнее ночных поездов». Только слухом поэта дано нам услышать леденящий душу «клёкот сотен аорт», только поэтическим слухом и зрением увидеть и услышать, «как рыдает чем-то алым вольный ветер, случайной пулей раненый в упор". Только вместе с поэтом вам воистину откроется, что «всё на свете рифмуется с кровью". Только с ним вдруг увидится «крепдешин нехоженой пороши". И только вместе с поэтом вам задумается, почему же он такой «нерасторопный русский гений».

Олег Гальченко – поэт не карельский. В его стихах вы не найдёте признаков приземлённой региональности, так присущей обычно стихам провинциальных поэтов. Он не клянётся в любви своей малой родине, не воспевает красот карельской природы. Во всей 150-страничной книге – две строки о Карелии: «карельское красное лето – крутых непогод череда». Есть, правда, в сборнике стихотворение «Город П». Но проводись стихотворный конкурс, посвящённый Петрозаводску, жюри едва ли удостоило бы поэта премии, потому как любовь к родному городу у Гальченко замешана на боли и досаде. Город П. видится поэту «ослепительно-серым в плену облаков», городом сонным над тёмной онежской волной». Городом, который «хмурым утром не помнит, что было вчера». Где «названия улиц звучат невпопад». Потому что город наш, к сожалению, - это «город светлых фасадов и грязных дворов», «зыбкой северной лени и русской тоски». Да, Олег Гальченко – сын Карельской земли – поэт совсем не карельский, но поэт, оторым Карелия может гордиться, потому что поэт он, безусловно, российского асштаба. И то, что стихов его не видно на страницах толстых московских журналов, емного значит, ибо «проходимость» стихов из провинции на страницы столичных урналов определяется по большей части отнюдь не уровнем дарования поэта, а совсем ругими соображениями. Олег Гальченко ведь нашему «Северу» тоже не «по формату», отя страницы этого журнала заполонены опусами порой сомнительного качества тихотворцев последней эмиграционной волны из США и Израиля.

У многих из нас ещё на слуху полные гордого достоинства народа строки одного из оэтов советской поры:

Из одного металла льют

Медаль за бой, медаль за труд.

Поэт нынешней российской действительности вынужден с горечью перефразировать:

Не горько ли –

из одного металла,

в одном литейном цехе льют

зубцы оград твоих мемориалов

и пули, что однажды нас убьют?

В книге практически нет проходных мест. Каждое как последнее. Поэтическая плотность, асыщенность невероятно велики. Иное стихотворение стоит целого сборника. Вот очему книгу «Русская беда» нельзя читать единожды, в пробежку. Это не лёгкое чтиво.

Она не раскроет вам сразу всего, чем может вас одарить. Прочтите её другой раз, третий – книга эта станет утешительницей вашей души, союзницей вашего сердца, чуткой, сепонимающей вашей собеседницей. о старой советской традиции Олега Гальченко все ещё числят в молодых, подающих адежды поэтах. Между тем ему уже 33, и он эти надежды оправдал ещё в 94-м, когда ышла его первая книга «Сны Зазеркалья», и тем более – новой своей книгой «Русская еда».

Только поэт, имеющий что сказать своему читателю, мог взять на себя смелость ымолвить:

Отныне душа моя –

нерв часовых поясов,

гудящие струны прозрений.

В верности этих слов, в реальной сбываемости его поэтических прозрений читатель имеет озможность убедиться по ранним стихам поэта 87-го, 88-го, 89-го, 90-го годов, которые ошли в эту книгу.

Стихи же, созданные в последние годы, потрясают глубиной их оптимистической рагедийности:

То ли злым пророчеством, то ли трудным

счастьем

веет от прозрачного парка вдалеке –

от того, что яростно ночь рвала на части,

где осины тонкие нынче налегке.

Так и с нашей памяти облетают годы.

промелькнули, сгинули – ну, а даль светла.

Стала болью истина, пустотой – свобода,

Сколько жизни выжжено – да не всё дотла.

Городские голуби не грустят о прошлом.

И пока не застило свет небесный им

спелой, ослепительной первою порошей,

почему-то верится: мы ещё взлетим.

Поскольку у нас есть стихотворцы, которые, подгуляв на вечеринке, могут, ничтоже умняшеся, принародно заявить о себе: я лучший поэт республики, то я возьму на себя мелость, находясь, однако же, в трезвом уме, сказать: книга Олега Гальченко «Русская еда» - лучшая поэтическая книга Карелии на рубеже двух веков. а и в российской поэзии трудно назвать сегодня стихотворца, который бы в суровую одину новой русской беды был настолько со своим народом, со своим многострадальным итателем, как Олег Гальченко в «своей Русской беде».

Александр ВАЛЕНТИК